Жернова истории-2 - Страница 25

Юрий Либединский, видя, в каком состоянии находится его товарищ, не стал продолжать полемику, и сидел, не произнося ни слова. Тишину нарушил Раскольников, вернувшись к затронутой еще в Доме Герцена теме германской революции. Он подошел к Фурманову и тронул его за плечо, негромко сказав:

— Не стоит окончательно хоронить революцию в Германии. — Затем, вперив свой внезапно сделавшийся жестким взгляд в Радека, медленно, четко, артикулировано проговорил:

— Но если мы там будем заниматься беспринципными авантюрами, то тогда, действительно, наше дело может закончиться полным провалом. Скажи, Карл, зачем ты тиснул прошлым, точнее, уже позапрошлым летом в «Роте Фане» статейку «Der Wanderer ins Nichts»? («Странник в никуда» — автоматически переводит мое сознание, а в памяти начинает по крупицам всплывать содержание нашумевшей статьи).

Радек воспользовался фактом расстрела в мае 1923 года французскими оккупационными властями в Рейнской области офицера фрайкора (добровольческий корпус) Лео Шлагетера, который с группой товарищей пускал под откос французские поезда. Острое перо Карла Бернгардовича послужило вполне незатейливой логике. Обращаясь к правым националистам, он ставил перед ними вопрос: вы выступаете против Версальского унижения Германии? Отлично! Так давайте вместе с нами, рабочими, бороться в первую очередь против тех, кто привел Германии к этому унижению — против господства финансового капитала!

Логика, конечно, безупречная… Но у националистов и фашистов была своя логика, и эта логика заставляла их видеть причину унижения Германии в пресловутом «ударе в спину» (т. е. в революции, поднятой левым крылом социал-демократии в воющей стране). И уж не в Лео Шлагетере, кумире фашистов, пытавшемся в составе фрайкора взять Ригу в 1919 году, а затем, в 1920-м, во время капповского путча, сражавшимся в рядах того же фрайкора против рабочих дружин Рура, нужно было искать союзника для коммунистов.

Радек, само собой, тщился доказать националистам, что путь Шлагетера — это путь в никуда. Но нацисты так не считали. Шлагетер позднее стал героем пьесы нацистского драматурга и поэта Ганса Йоста. Имено в этой пьесе прозвучали слова, вложенные Йостом в уста военного товарища Шлагетера, Фридриха Тиммана: «Wenn ich Kultur hЖre …entsichere ich meinen Browning» («Когда я слышу слово культура… я снимаю с предохранителя свой Браунинг»).

Хотя статья уже тогда вызвала к себе весьма критическое отношение среди партийных активистов, и неоднозначную реакцию в партийной верхушке, — вплоть до неприкрытого возмущения, — Карл и сегодня бросился ее защищать.

— Я предложил правильную тактику, — настаивал Радек. — Кто этого не понимает, тот ничего не понимает в политике! — Этой фразой, напоминающей ленинские ораторские обороты, Карл Бернгардович нередко любил щегольнуть в полемике. — В нашей борьбе мы должны искать союзников, где нам только удастся. Немецкие реакционеры ненавидят Веймарскую республику, и мы ее тоже ненавидим. Они хотят ее свергнуть, — и мы тоже. Мы должны помнить, что у германских правых есть воля к борьбе, у них есть огонь, который их воодушевляет, а у наших друзей-коммунистов ничего нет. Никакого огня. Но паровоз без топлива не двинется с места, и революция в Германии тоже не сдвинется с места, если мы не найдем для нее топлива. А так как своего собственного топлива у немецких коммунистов нет, они должны воспользоваться чужим, — пытался втолковать Радек, прямо-таки любовавшийся своей идеей, глубинный замысел, лежащий в основе его гениального тактического хода. — Мы должны бороться вместе с немецкими фашистами, и только когда Веймарская республика будет свергнута нашими общими усилиями, тогда мы быстро расправимся с реакционерами. Все это элементарно просто и возмущаться тут нечем!

Оказалось, однако, что среди всех присутствующих только он один считал подобную тактику простой, правильной и допустимой. Фурманов тут же воскликнул:

— То, что ты предлагаешь, Карл, это не тактика коммунистов, а какая-то бесовская достоевщина!

— Вот именно! — поддержал его Федор Раскольников. — Такую тактику, вполне вероятно, одобрил бы Нечаев, но уж ни в коем случае не Маркс.

Юрий Либединский смотрел на дело более прагматически, но и он высказался против:

— Я не буду тут рассуждать, являются ли такого рода соглашения с реакционерами принципиально допустимыми, или же нет. Тут дело в другом — то, что предлагает Радек, будет только укреплять позиции реакции, и подрывать и разлагать коммунистическую партию.

— Ничего, ничего, — снисходительно возразил им Радек — не стоит так беспокоится. Пока что мы их поддержим, а когда придет время, то разобьем в пух и прах. Кроме того, лучшие элементы из реакционной среды, — а у них есть честные патриоты, пролетарии и интеллигенты, — мы перетянем на свою сторону, и они пойдут за нашими лозунгами! — уверенно заключил он.

— Или мы — за их лозунгами, — парировал Либединский. — Если мы протягиваем руку националистической реакции, то у Гитлера больше шансов перетянуть рабочих на свою сторону при такой тактике, чем у немецких коммунистов.

И тут Фурманов начал кричать. Он, вероятно, уже тогда был не совсем здоров, и у него случались нервные припадки, сопровождавшиеся нарушениями сердечной деятельности. Однако то, что именно кричал Дмитрий, показывало, что он находится в полном сознании, хотя у него сильно задрожали руки. Фурманов производил впечатление человека, которого «прорвало», который должен сказать громко всё, что он думает, что накипело у него на душе.